Вестник ЗОЖ   №15 (219), 2002 г.

Жизнь замечательных людей

Для нытиков: «Откройте его книги!»

Мой любимый ученый — Николай Александрович Морозов (1854–1946 гг.). Оптимист был — из ряда вон. Только стража громыхнет ключами, он тут же говорил: «Освобождать идут!» И не ошибся, отбыв около 30 лет в крепостях-тюрьмах. Революция 1905 года освободила его из Шлиссельбургской крепости. «Я же говорил вам: освобождать идут!» — крикнул он уцелевшим узникам. Нежный, как девушка (когда его тайно переправляли через границу, то переодевали в женское платье), болезненный, он не сошел с ума, как его товарищи по заточению, не бросался на охранников, чтобы скорее прикончили, избавили от мук в сырой одиночке, не умер в страданиях, как те, чьи вопли доносились сквозь толстые стены. Ему было недосуг. Многое предстояло делать: осторожно кашлять в подушку, чтобы меньше рвать легкие (так он спасся от чахотки); ходить и ходить по каморке, чтобы уйти от галлюцинаций и промерзания; производить бесконечную гимнастику и одновременно в уме — астрономические подсчеты; учить языки (он знал 11), ловить мух, залетавших в оконце, изучать их; выращивать необыкновенные овощи во дворе крепости (их потом отправляли в Париж на Всемирную выставку с цингой [так в тексте. Возможно "...выставку), бороться с цингой". —Адм. сайта] (сначала он считал, сколько болезней победил, потом сбился со счета); сочинять стихи о Космосе, частичка которого иногда виднелась в окошечке; открывать делимость атома, потому что профессора университетов, вооруженные новейшей техникой, не в состоянии были открыть ее на воле и даже утверждали, что атом неделим; наблюдать излучения звезд; следить за погодой; писать митрополиту об апокалипсических зверях; тайно просматривать в каторжной переплетной мастерской журналы, чтобы узнать о событиях в мире; горевать о невозможности защищать буров в англо-бурской войне (случайно увидел военное фото в журнале и догадался об этой войне); спасать тучи крылаток, облепивших тюремные стены, как саранча; отправлять свои открытия Менделееву; выносить книги из камеры на прогулки, чтобы другие узники успели прочитать что-нибудь ему вслух, когда ослеп (сам себя вылечил позже); отказываться иногда даже от живительных прогулок, чтобы закончить многолетние космические вычисления на тему: когда именно состоялось затмение Солнца до новой эры и т.д. Наконец после 16 лет запрета разрешили переписку с родными. Получив в Шлиссельбурге фотографию родного дома, он не мог понять, почему крыльцо так обветшало, но, поразмыслив на досуге, догадался: оказывается, он сидел уже 20 лет. «Ты представить себе не можешь, как быстро мелькают годы в заключении!» — писал он сестре. По Библии на французском языке, которую он выпросил у тюремщиков якобы для перевоспитания, Николай Александрович вычислил год создания грозных пророчеств о конце света. Чего он боялся, так это стука стражников в дверь: мешали астрономическим вычислениям то обедом, то парашей, то прогулкой. Стараясь уйти от мыслей о смерти, которая господствовала в крепости, он ушел так далеко, что письмо матери в 1904 г. датировал: «395 год после Р.Хр.». Умирал Морозов так часто, что уморил тюремного врача, тот замучился докладывать Александру III: «Морозову осталось жить несколько дней». Когда иссохший полумертвец снова поднимался со смертного одра, врач хватался за голову и снова докладывал царю: «Морозов опять обманул смерть и медицинскую науку и начал выздоравливать». Сначала умер врач, потом царь, а Морозов жил еще долго — до 92 лет.

Когда шлиссельбуржцев освобождали, Морозов обманул и жандармов: сумел тайно вывезти 26 томов своих научных рукописей (в переплете) и гербарий, собранный во время тюремных прогулок. Гербарий я видела в его Доме-музее в Борке Ярославской области. Несколько лет я копила деньги, чтобы съездить на могилу астронома, метеоролога, зоолога, ботаника, физика, химика, математика, геолога, поэта, прозаика, фантаста, космиста, революционера, политэконома, историка, знатока текстов пророков, автора монографии об Апокалипсисе, лектора, теоретика воздухоплавания, пилота (после всех лет отсидки летал на биплане и аэростате), филолога и т.д.

Озорничал он и в старости: едва выпустили из Шлиссельбургской крепости (там я тоже побывала в музее), Морозов выпустил сборник «Звездные песни». Его — в Двинскую крепость. Шутил: «Там, на сво-бо-де», я сделаю больше». За решеткой он успел выучить 11-й язык — древнееврейский (не читать же Библию в переводах), написать 2 объемистых тома «Повестей моей жизни», подготовить научные статьи по разным отраслям, отредактировать «Детскую энциклопедию». И все это — за один год.

На всю жизнь остались у «Вечного узника» (такое у него было прозвище) тюремные привычки: спать на досках, съедать после любого обеда кусочек черного хлеба с солью и т.д. Он часто по рассеянности утаскивал чужие вещи вроде записной книжки. За 29 лет в крепостях он потерял ощущение возраста: сел — в юности, вышел — в молодости, в 50 лет летал на лыжах с горы, как мальчишка, прямо в забор внизу, а Корней Чуковский смотрел сверху на своего рассеянного гостя и трепетал: «Вот-вот расшибется...».

Умер Николай Александрович на 93-м году, почетным академиком, оставив колоссальный архив в Академии Наук и астероид, названный его именем.

Кому тяжело физически и морально, найдите его книги, посмотрите литературу о нем. Для меня он всегда рядом, будто не умирал.

Адрес: Ж-вой Маргарите Николаевне, г. Рыбное, Рязанская область.